«Я до сих пор не верю, что я в России и что всё это не сон»

После десяти лет заключения, проведенных в американских тюрьмах по обвинению в кибермошенничестве, Роман Селезнев вернулся 1 августа на родину в рамках масштабного обмена заключенными между Россией и западными странами. В 2017 году «Известия» были первой российской газетой, которая смогла побеседовать с ним в заключении. Обретя долгожданную свободу, россиянин в новом эксклюзивном интервью нашему изданию рассказал о своей встрече с президентом, слезах близких, своей жизни в американской тюрьме и планах на будущее.

«Это был грандиозный обмен»

— Поздравляю вас с тем, что вы вернулись на родную землю. Какие ваши ощущения?

— Большое спасибо. Ощущения просто незабываемые. До сих пор не верю, что я в России, что родина меня вытащила. Я очень надеялся, верил, что родина обо мне не забудет и вытащит меня. Наш президент, службы ФСБ и посольство — все над этим работали. Это был грандиозный обмен. Когда прилетели, Владимир Владимирович лично пожал мне руку. Я чуть в обморок не упал. Нам же не ничего не сказали, кто нас встречает, что происходит. Просто сказали: «Ты иди вторым». Я говорю: «Ну ладно». Я выхожу и так, пошатываясь, вижу: красную дорожку, национальную гвардию, и нашего президента, который стоит и нас встречает. Я был в шоке.

— Что для вас значил тот факт, что вас встретил сам президент?

— Значило очень много. В первую очередь то, что президент — человек, и он как бы знает всех своих, кто в беду попал. Он — человек с большой буквы.

— Расскажите, что предшествовало этому большому обмену? Пожалуй, первому такому большому событию со времен холодной войны. Вас как-то предупредили? Были ли какие-то намеки, когда вы еще находились в тюрьме?

— Я, конечно, надеялся, но никаких намеков не было. Мне говорили: «Этим занимается кто-то, но неизвестно — включат тебя или нет». Я надеялся, что Гершковича поменяют, но точно знал — не на меня, потому что он — фигура значимая для американцев. Я думал, что меня бонусом как-то докинут к этой сделке. Но мне никто ничего не говорил.

Ко мне приезжали из посольства, помогали, но ложных надежд не давали, потому что они сами ничего не знали. И когда меня утром разбудили и сказали: «Ты что еще не одет?». Я говорю: «Зачем, куда мы едем?». И они мне отвечают: «Тебя везут на суд в штат Джорджия».

— Вы думали, наверное, что вас опять куда-нибудь в рамках судебных разбирательств везут?

— Я думал, что на меня завели новое дело, что после десяти лет, которые я отсидел, они хотят мне еще больше накинуть. Я был в шоке.

— Сейчас, наверное, непривычно просто гулять по улицам после стольких лет проведенных в заточении?

— Конечно, все эти годы я жил в маленьких помещениях, и теперь я чувствую себя так, как будто меня вытолкнули в огромный мир. Мне очень некомфортно сейчас, но я постараюсь с этим свыкнуться и войти в нормальный режим.

— Как вы сейчас приспосабливаетесь к жизни? Наверное, обдумываете ваше ближайшее будущее? Чем вы будете заниматься?

— Я хочу пообщаться с моими родными, подлечить здоровье пару месяцев. Потом постараться влиться в новую жизнь и начать помогать родине. Я думаю, что после того, как родина меня спасла, пришла моя очередь помочь остальным и помочь моей родине. Но пока я не знаю. Там видно будет.

«Они подсылали людей с ножами, которые грозились меня убить»

— В общей сложности вы провели в тюрьме десять лет. И это ведь была не одна тюрьма. Где было сложнее всего?

— Сложнее всего было в тюрьме строгого режима в Джорджии, в Атланте. Меня туда бросили, чтобы надавить на меня. Они хотели, чтобы я им рассказал какие-то секреты, которыми я совершенно не владею. Посылали каких-то сомнительных личностей ко мне, чтобы разговорить меня.

— На предмет чего? Они полагали, что вы русский шпион? Проще говоря, это были подсадные утки?

— Они думали, что я какой-то суперхакер, работающий на ФСБ. Они хотели от меня подтверждения, что я работаю на ФСБ внутри организованной группировки. Я даже не понимаю какую конкретно информацию они хотели получить. Но я прерывал все разговоры, и тогда они стали в открытую подсылать людей с ножами, которые грозились меня убить. Потом приходили другие люди и говорили: «Мы твои друзья и тебе с этим поможем». Я отказывался и грубо говоря приходилось драться и с теми, и с другими. Я там один русский был.

— Насколько серьезные травмы у вас были в тюрьме?

— Серьезных травм не было. Я думаю, удача была на моей стороне. Расскажу один случай.

Мне приказали разносить еду заключенным. Все были довольны, но один заявил, что, мол, я ему не положил булочку. Я дал ему другую. Он отказался, и тогда я разозлился и бросил булочку на пол. Он говорит: «Я приду утром и убью тебя». Я отвечаю: «Приходи, ты знаешь, в какой я камере». И вот утром я слышу, как он бежит ко мне, но спотыкается о другого заключенного. Началась поножовщина, и он зарезал другого заключенного. Тогда мне повезло, но драться приходилось. Я, конечно, не особый боец, но они почему-то думали, что раз я русский, то должен быть спецназовцем.

— Но здоровье всё равно пошатнулось в тюрьме? Вы же в карцере бывали?

— Раз десять сидел в карцере, без всякой на то причины причин. В карцер меня сажали, иногда сажали вдвоем с психами, которые меня будили ночью, говорили: «Давай в шахматы играть», или что-то в этом роде.

— То есть вас обвиняли в экономическом преступлении, но относились, как к особо опасному преступнику, как к террористу. Так выходит?

— Да, и на самом деле в Атланте меня обвиняли безосновательно в том, что я террорист. Я говорю: «Я не террорист, я сам пострадал в теракте в Марокко, вот у меня травма головы». Но для них все русские — враги.

— Марокко — это интересный эпизод вашей жизни. Вообще, по вашей биографии можно фильм снимать, и не только документальный, но и художественный.

— Я очень удачлив. В Марокко я мог умереть, но судьба меня сохранила, и мне помогли мои родственники. Тогда государство меня оттуда вытащило, и в Москве меня лечили лучшие врачи. И вот меня спасли второй раз. И теперь, я думаю, уже настала моя очередь спасать.

— Я знаю, что человек, который постоянно общался с вами в тюрьме был ваш отец. Но насколько я понимаю, вы не обо всем могли говорить на этих коротких свиданиях?

— Да, мы общались о погоде, о природе, потому что они все прослушивали и использовали против меня. Например, если он скажет, что мне кто-то приветы передавал, то меня могли посадить в карцер из соображений, что это была шифровка, и что, значит, я готовлюсь сбежать. Они меня каждые два часа будили круглосуточно, даже ночью, чтобы я отмечался. Проверяли, не убежал ли я. Просто изверги.

«Я не хотел брать на себя вину за то, что я не совершал»

— Расскажите, что произошло на Мальдивах? Насколько я понимаю, вас попросту схватили и выкрали?

— Если в двух словах, я полетел со своей девушкой и ее ребенком на Мальдивы. Когда мы собирались возвращаться с Мальдив, в аэропорту нас ждали агенты американской секретной службы. Сказали, что у них есть разрешение на мой арест. Ордер мне прочитать не дали. Меня скрутили, заковали в наручники, запихнули в частный самолет и вывезли без суда и следствия в Гуам — ближайшую американская территория. Потом меня вывезли на Гавайи, оттуда в Калифорнию, и затем в Сиэтл, штат Вашингтон.

В Сиэтле был суд, который длился очень долго. Примерно 2,5 года. Я боролся, пытался доказать свою невиновность. Но творился полной беспредел. Свидетели, которые лично меня не знают, говорили, что возможно я что-то украл. Но на вопрос видели и они меня, они отвечали, что нет. Как такое возможно? Ни одного свидетеля, который бы лично меня знал, они не пригласили. Защитник у меня был очень плохой был, «слил» весь суд и даже не вставал, не делал замечания.

— Это был государственный защитник?

— Нет, ему заплатил мой отец. Это вроде был лучший защитник штата Вашингтон. Но как потом оказалось, он работал на государство. То есть, им сказали, и меня осудили. Я уже тогда понимал, что это неравная борьба. То есть, Запад нас обвиняет, что русские арестовывают американских граждан, чтобы обменять на русских за рубежом. Но они делают то же самое.

— Чем в итоге закончился суд? Вы признали вину?

— Вину я не признал. Мне предлагали сделку на 18 лет. То есть, если бы я признал вину, мне бы могли дать 18 лет, но последнее слово все равно было за судьей. Но я не хотел брать на себя вину за то, что я не совершал. Мне говорили: «Не признаешься — получишь пожизненное». Выбора абсолютно не было. Либо меня бы убили там, либо катали бы по всем 50 штатам и осудили бы на долгие века.

В итоге я получил 27 лет. Я думал, что я не доживу. То есть я в душе надеялся, я знал, что Россия обо мне помнит. Мой отец меня поддерживал, вся семья. Я не был забыт. Посольство мне присылало газеты и журналы прямиком из России. С задержкой, но все равно это были русские газеты, они пахли Россией. И ваша газета в том числе. Из посольства ко мне приезжали постоянно.

Постоянно приезжала Надежда Шумова. Сам посол [России в США] Анатолий Антонов приходил ко мне. Я ему очень благодарен. Я не мог их спросить, обменяются меня или нет, потому что они сами не знали. Они пытались добиться, чтобы с меня сняли все ограничения в тюрьме, чтобы меня перестали мучить, предоставили мне медицинское обследование.

Адвокат меня тоже поддерживал. Я сменил очень много адвокатов, и все они были, грубо говоря, фальшивые. Но мой последний адвокат — Игорь Литвак — ко мне проникся всей душой и последнее время мне помогал бесплатно. По своей инициативе пытался мой обмен организовать, но не получалось.

— Но все-таки почему вы думаете, что именно на вас пал выбор американских властей?

— Во-первых, потому что я — сын депутата. Им нужно было добиться шумихи, чтобы во всём мире об этом говорили. Во-вторых, это политика. Им нужна была пешка. И уже тогда они пытались поменять меня на Сноудена. Им нужна какая-то реальная фигура, в которой Москва была заинтересована.

— То есть вы им такой интересной приманкой показались для того, чтобы можно было вас на кого-то обменять?

— Я думаю, что да. На момент ареста мне не показали никаких документов. Сказали, что меня арестовывают по красной метке Интерпола. Меня арестовали 5 июля. А когда в новом суде предъявили красную метку Интерпола, она была за 6 июля. То есть они сделали эту красную метку после того, как меня арестовали.

«Мне было очень важно, что обо мне помнят»

— Вы когда вернулись, о чем вы говорили с отцом и с вашими близкими?

— Сразу по прилету меня отвезли к моему отцу. Все меня там ждали. Я никогда не видел отца плачущим, но тут он меня обнимал и плакал. Мне тоже хотелось заплакать, но что-то не получилось. Может, я пока еще в шоке от прибытия. Я до сих пор не верю, что я тут, что всё это не сон и что я не очнусь в камере и меня не будут будить каждые два часа.

Мне трудно спать. Я боюсь заснуть и проснуться в камере. Это всё как-то нереально: сам президент встречает, прочие высокопоставленные лица жмут мне руку. Как бы после большой черной полосы, началась белая полоса.

— Во время встречи с Владимиром Путиным, президент с вами общался ещё после протокольной съемки?

— Да, парой слов перекинулись, когда вошли в здание аэропорта. Я хочу сказать, что он человек. Я никогда не думал, что такой высокопоставленный чиновник может быть еще и человеком.

Я не хотел бы говорить, что он мне сказал. Там нет ничего секретного. Но разговаривая с ним, я ощутил просто человеческие эмоции. Когда по телевизору его видишь — это одно, а когда он с тобой вживую разговаривает, ты понимаешь, что он заботится обо всех. Я видел, как он девочке слезу утирал. Он замечательный человек, и спасибо ему огромное, что меня спас.

— Мы когда разговариваем, чувствуется, что у вас есть небольшой акцент. Вам приходится слова подбирать. У вас там, наверное, не было возможности общаться с соотечественниками?

— За все десять лет я, грубо говоря, ни с кем не общался. Были представители отдельных национальностей, кто говорил по-русски, но они уезжали через месяц. То есть у меня не было возможности говорить по-русски. И плюс — сказалась травма, полученная в Марокко. Я был как дикий волк. Мне постоянно приходилось по-английски общаться. То есть, я и английским в совершенстве не владею и по-русски плохо говорю. Сейчас у меня стадия перехода.

— Для вас было важно иметь доступ к информации? В заключении читали «Известия»?

— Да. Через адвоката вы пересылали вопросы, и я отвечал на них. Мне было очень важно, что обо мне помнят. То есть, были газеты, которые задают каверзные вопросы и хотят выставить тебя не тем, кто ты есть. Очень хорошо, что «Известия» писали обо мне то, что действительно было правдой.

Мне было очень важно, что есть доступ к русским газетам. Телевизор у нас был, и мы смотрели там CNN. Но по CNN постоянно плохо говорят о России.

— На вас до сих пор распространяются санкции? Если вы захотите поехать в еврозону, вы можете это сделать?

— Скажу так: я не хочу ехать в еврозону. Не из-за того, что я боюсь. Наверное боюсь, потому что я не знаю, в каких странах и что мне могут предъявить. Но я просто пока не хочу никуда ехать. На самом деле, я и по России мало путешествовал. Может быть, стоит присмотреться к России. У нас красивые места.

Один раз я был в Сочи до Олимпиады, и мне очень понравилось. Поэтому я хочу посетить Сочи. Так же хочу увидеть Крым, ведь когда меня арестовали, полуостров был еще в составе Украины. Я же сам из Владивостока, поэтому мне больше нравится море. Москва изменилась в лучшую сторону. Американские компании ушли, и черт с ними! Даже лучше стало!